«Есть музыка, стихи и танцы»

Есть музыка, стихи и танцы,
Есть ложь и лесть...
Пускай меня бранят за стансы —
В них правда есть.

Сергей Есенин

Поэзия Есенина необыкновенно мелодична и поэтому легко ложится на музыку. Очевидно, это объясняется тем, что первым источником вдохновения стали для поэта народные песни, которые исполняли его родители, бабушка и дедушка.

Даже о дне своего рождения Есенин писал:

Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.

«К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя», — отмечал поэт. «Стихи начал писать, подражая частушкам». Позже, живя в Москве и Петрограде, Есенин смог познакомиться с бессмертной классической музыкой и с модными исполнителями Серебряного века.

Сам поэт в отрочестве научился немного играть на музыкальных инструментах, правда «выучить какую-нибудь пустяковую вещь на балалайке или гармошке для него стоило больших трудов», — вспоминал его приятель Николай Сардановский.

Ты играй, гармонь, под трензель,
Отсыпай, плясунья, дробь!
На платке краснеет вензель,
Знай прищелкивай, не робь!

Практический опыт, видимо, принес свои плоды — со временем поэт стал неплохо играть: Ю.Н. Либединский вспоминал:

«Сергея запомнил я с гитарой в руках. Под быстрыми пальцами его возникает то один мотив, то другой, то старинная деревенская песня, то бойкая частушка, то разухабистая шансонетка. А то вдруг:

…О друг мой милый, Мы различны оба,
Твой удел — смеяться,
Мой — страдать до гроба…

— […] Это у нас в деревне пели, а, слышишь, лексика совсем не деревенская, занесено из усадьбы, наверное. Это, думается мне, перевод из Байрона, но очень вольный и мало кому известный…

…[…] Bот есть еще глупость: говорят о народном творчестве, как о чем-то безликом. Народ создал, народ сотворил… Но безликого творчества не может быть. Те чудесные песни, которые мы поем, сочиняли талантливые, но безграмотные люди. А народ только сохранил их песни в своей памяти, иногда даже искажая и видоизменяя отдельные строфы. Был бы я неграмотный — и от меня сохранилось бы только несколько песен, — с какой-то грустью говорил он».

Гитара милая, Звени, звени!
Сыграй, цыганка, что-нибудь такое,
Чтоб я забыл отравленные дни,
Не знавшие ни ласки, ни покоя.

В юности, тщательно выбирая себе псевдоним, под которым будет опубликовано первое стихотворение («Береза»), 19-летний поэт остановился на имени Аристон: это античное слово, в переводе означающее «Благородный», в начале ХХ в. ассоциировалось с механическим музыкальным инструментом в форме шкатулки.

В Полном собрании сочинений поэта упоминается, что «в книге лирики Александра Балагина “Капризное сердце” (2-е изд., Тифлис, 1920) стихотворение “Разлука” (“Сокол мой уплыл на струге...”), посвященное Александру Ширяевцу, сопровождено пометой, что оно “положено на музыку поэтом Сергеем Есениным”. Каких-либо других сведений об этом не найдено».

Возможно, первое знакомство поэта с классической музыкой состоялось благодаря старшему товарищу Николаю Сардановскому, который в юности часто гостил в Константинове, в родном селе Есенина. Купаясь в Оке, друзья вместе затягивали «Вниз по матушке по Волге».

Со временем молодые люди перебрались в Москву, где Сардановский поступил в Коммерческий институт, однако позже юношеское увлечение победило: он профессионально занялся музыкой и даже стал ее преподавать. Сардановский вспоминал, как любил поэт слушать игру на скрипке и арии из оперы «Демон» в его исполнении. Очевидно, подразумевалось прекрасное произведение отечественного композитора Антона Рубинштейна, созданное в 1875 г. по мотивам одноименной поэмы Михаила Лермонтова.

«Я помню, ему очень хотелось переложить какой-либо свой стих на музыку, и он меня упрашивал подобрать музыкальное сопровождение к его детскому стишку “Гуси”:

Бай, бай детка,
Спи, спи крепко,
Пошли гуси вон, вон,
Детка любит сон, сон».

Однажды Сардановский получил в подарок от поэта ноты — «Романсы и песни для контральто (или баритона) П. Чайковского» с дарственной надписью: «На память дорогому Коле. Сережа».

Юный поэт не мог тогда знать, насколько хорошо он со временем познакомится с творчеством Чайковского: Петр Ильич был одним из любимых композиторов выдающейся танцовщицы Айседоры Дункан, ставшей в 1922 г. супругой Есенина. Американка ирландского происхождения посредством этой музыки упорно старалась понять «загадочную русскую душу».

Особенно удачно ей удавалось выражать свою «пластическую философию жизни» под звуки 6-й патетической симфонии и «Славянского марша», как вспоминал ее переводчик Илья Шнейдер:

«Шестая симфония — это жизнь человечества! На заре своего существования, когда человек стал духовно пробуждаться, он изумленно познавал окружающий мир, его страшили стихии природы, блеск воды, движение светил. Он постигал этот мир, в котором ему предстоит вечная борьба. Как предвестник грядущих страданий человечества проходит и повторяется в первой части симфонии скорбный лейтмотив... Вторая часть — это весна, любовь, цветение души человечества. Удары сердца ясно слышатся в этой мелодии. Третья часть, скерцо — это борьба, проходящая через всю историю человечества, и, наконец, смерть», — так трактовала эту удивительную музыку сама Дункан. А «Славянский марш» она воспринимала как гимн свободного нового мира и утверждала, что Чайковский вложил в него «упования, надежду и веру в грядущее освобождение самой России от царизма».

Из европейских композиторов Дункан любила Бетховена, Шопена, Листа, 7-ю и «Неоконченную» Шуберта и в особенности «Арию» Баха. Есенин наверняка часто слышал эти мелодии.

Был поэт знаком и с творчеством Жоржа Бизе: в письме редактору Госиздата Анне Берзинь он иронично писал о жизни в Батуми, где есть всего два развлечения: «хожу в кинематограф и слушаю разговоры о контрабандистах. Совсем как в опере “Кармен”».

Отдавая должное классике, Есенин однако любил и современных исполнителей.

H. Г. Полетаев вспоминал, как они с поэтом оказались в гостях у общего знакомого, дочь которого «очень долго и хорошо играла нам на рояле, причем Есенин особенно просил играть Вертинского. На мое удивление, что ему нравится в Вертинском, он сказал:

— Вот странно — нравится, да и все!

На вопрос дочери хозяина, нет ли у него нот на его собственные стихи, он беззаботно отвечал:

— Мне подарил N (он назвал одного известного и модного композитора) ноты, но они где-то запропастились».

Александр Вертинский в свою очередь был отлично знаком с творчеством выдающегося современника: черный Пьеро написал две песни на стихи Сергея Есенина.

Одна из них — «Каторжная» — стала музыкальным переложением этого стихотворения:

В том краю, где желтая крапива
        И сухой плетень,
Приютились к вербам сиротливо
        Избы деревень.

Там в полях, за синей гущей лога,
        В зелени озер,
Пролегла песчаная дорога
        До сибирских гор.

Другой песней артист откликнулся на смерть поэта: появилось «Последнее письмо», в основу которого легло последнее стихотворение Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья…». Впрочем, Вертинский от себя добавил еще одно четверостишие:

До свиданья, догорели свечи.
Мне так страшно уходить во тьму.
Ждать всю жизнь и не дождаться встречи,
И остаться ночью одному.

Хорошим приятелем Есенина был композитор-авангардист Реварсавр — Революционный Арсений Авраамов, как он себя именовал. Его «ревопусы» нередко можно было услышать в кафе «Стойло Пегаса»: поэт Анатолий Мариенгоф вспоминал о тех выступлениях: «Обычные человеческие пальцы были, конечно, непригодны для исполнения ревмузыки. Поэтому наш имажинистский композитор воспользовался небольшими садовыми граблями. Это не шутка и не преувеличение. Это история и эпоха». «Симфонию гудков», «Марш рабочих похорон» и другие сочинения Авраамова считают истоком так называемой конкретной музыки, для создания которой используют природные и городские шумы.

Нравились Есенину и модные романсы, отражавшие беды и чаяния его современников.

Не все они имели особенную художественную ценность, но, вероятно, пробуждали в нем какие-то личные воспоминания. А быть может, как считал философ Вальтер Беньямин, произведения искусства могут нести некий отпечаток мыслей и эмоций своего создателя, что передается восприимчивым зрителям (или слушателям), вызывая соответствующий отклик.

Поэт В. Ричиотти вспоминал, как Есенин в гостях у общих знакомых попросил его спеть популярную шансонетку времен Гражданской войны «Шарабан»: «Он несколько раз менял свою позу, ища удобного расположения и, наконец, задорно сверкая глазами, стал мне подпевать. С последней строфой “Шарабана” стиховой материал песни был мною исчерпан, и я замолк, но голос Есенина все усиливался и звенел. Поэт импровизировал темы. Я, почти не дыша, тайно слушал и с увлечением дергал гитарные струны, а Есенин пел все новые и новые строфы о луне, о девушке и о душе».

Порвались струны моей гитары,
Когда бежала из-под Самары.
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка.

По воспоминаниям писателя Сергея Григорьева, поэту нравился цыганский романс «Сгубили меня твои очи…», а скульптор Сергей Коненков отмечал, что Есенин и поэт Александр Кусиков затягивали «любовный разбойничий романс» «Живет моя отрада».

Поэт Иван Старцев вспоминал, что Есенин любил слушать игру Коненкова на гармони и на гуслях, а Григорьев описывал такую сцену: «Коненков, утвердивши лиру на коленях, крутит ручку, крепит колки-сосцы и доит из лиры скрипучий струнный звук… Вот запели. О блудном сыне. Есенин тенорком, немного в нос под стать скрипучей лире, Коненков приглушенным басом».

Поэт не мог пройти мимо, заслышав песню беспризорника, выпрашивающего несколько монет на хлеб. Поэт Матвей Ройзман вспоминал, что Есенин мог вручить целую пачку купюр какому-нибудь несчастному мальчишке, распевающему:

Позабыт, позаброшен.
С молодых юных лет
Я остался сиротою,
Счастья-доли мне нет!

(Позже эта песня получит всесоюзную известность, прозвучав в первом звуковом фильме «Путевка в жизнь» (1931) и в картине «Республика ШКИД» (1966).

Но на первом месте для поэта, конечно, стояли народные песни, знакомые ему с детства.

Сестра поэта Александра Есенина писала, что их мать «во время любой работы пела часто, и песни ее были разнообразные. Это были и русские народные песни, и романсы, а в предпраздничные вечера и праздничным утром она пела молитвы из церковной службы. Она, как и бабушка, много ходила по церквам и монастырям и все службы знала наизусть. […] Часто пела она переложенные на музыку стихи Пушкина, Лермонтова, Никитина».

Александра Есенина вспоминала, как смеялся их отец Александр Никитич, однажды услышав от четырехлетней дочки совершенно не подходящую ее возрасту песню «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах...». Эта песня лучше известна под названием «По диким степям Забайкалья»; считается, что она появилась во второй половине ХIХ в. в среде сосланных в Сибирь каторжников.

Александр Никитич тоже прекрасно пел, в детстве его матери даже предлагали отдать ребенка певчим в рязанский собор, однако рано овдовевшая Аграфена Панкратьевна была вынуждена отправить сына на заработки в Москву. Домашние особенно любили слушать в его исполнении песню «Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой…».

«Слова этой песни Сергей использовал в “Поэме о 36”, — замечала Александра Есенина:

Может статься и случиться,
Что достану я киркой,
Дочь носить будет сережки,
На ручке перстень золотой...

У Сергея эти слова вылились в следующие строки:

Может случиться
С тобой
То, что достанешь
Киркой.
Дочь твоя там,
Вдалеке,
Будет на левой
Руке
Перстень носить
Золотой...».

Поэт и его сестры любили петь во весь голос, гуляя вечерами по родному Константинову.

Александра Есенина вспоминала: «Привыкшим жить и работать с песней, трудно не петь в такой вечер, и обычно Сергей или Катя начинают тихонько, “себе под нос”, напевать какую-либо мелодию.

Мы поем лирические песни и романсы, грустные, как, например, “Ночь” Кольцова, у которой грустный мотив и такое же грустное содержание.

Поем мы и переложенные на музыку в то время стихи Сергея: “Есть одна хорошая песня у соловушки”, “Письмо к матери”, поем “Вечер черные брови насопил”, мотив к которому мы подобрали сами.

Иногда, напевшись вволю, мы с Катей начинаем озорничать. Зачинщицей всегда бывает она: начнет петь какое-нибудь грустное стихотворение Сергея на веселый мотив, вроде плясового.

Я, конечно, не отстаю от нее и подпеваю. Сергей сначала смеется, а потом начинает сердиться».

«Чаще мы пели песню:

Это дело было
Летнею порою.
В саду канарейка
Громко распевала.
Голосок унывный
В лесу раздается.
Это, верно, Саша
С милым расстается.
Выходила Саша
За новы ворота,
Простояла Саша
До самой полночи.
Говорила Саша
Потайные речи:
— Куда, милый, едешь,
Куда уезжаешь.
На кого ж ты, милый,
Сашу покидаешь.
— На людей, на Бога.
Вас на свете много.
Не стой предо мною,
Не обливай слезою,
А то люди скажут,
Что я жил с тобою».

Любили и часто исполняли в семье еще один бытовой романс:

Нам пора расстаться,
Мы различны оба.
Твой удел — смеяться,
Мой — страдать до гроба.

Вы не понимали
Ни моей печали,
Ни моей печали,
Ни моих страданий.

Прочь, прочь. Ни слова.
Не буди, что было.
В жизни я другого,
Не тебя любила.

Поэт Василий Наседкин отмечал: «Любимой песней его, а также и его деда была:

Прощай, жизнь, радость моя!
Слышу, едешь от меня.
Нам должно с тобой расстаться,
Тебя больше не видать.
Эх, темная ночь,
Темна ноченька, не спится
Сама знаю почему.
Я сама ему сказала:
Не гонись, мальчик, за мной,
За моею красотой».

Эта песня многим известна в прекрасном исполнении Федора Шаляпина.

«Часто Сергей напевал припев одной из детских песенок, которую пел ему дедушка [Федор Андреевич Титов]:

Нейдет коза с орехами,
Нейдет коза с калеными», —

добавляла сестра Екатерина Есенина.

Вспоминалось Наседкину, что нравилась его другу песня «День тоскую, ночь горюю», «а слова:

В небе чисто, в небе ясно,
В небе звездочки горят.
Ты гори, мое колечко,
Гори, мое золото... —

вызвали улыбку восхищения».

Поэт собирал народные частушки и просил близких высылать ему новые варианты.

В 1918 г. в газете «Голос трудового крестьянства» были опубликованы частушки о поэтах, собранные, как отмечено в редакционном примечании, Есениным.

Однако вероятно, что их автором был он сам:

Я сидела на песке
У моста высокова.
Нету лучше из стихов
Александра Блокова.

Сделала свистулечку
Из ореха грецкого.
Веселее нет и звонче
Песен Городецкого.

Неспокойная была,
Неспокой оставила.
Успокоили стихи
Кузмина Михаила.

Шел с Орехова туман,
Теперь идет из Зуева.
Я люблю стихи в лаптях
Миколая Клюева.

Дуют ветры от реки,
Дуют от околицы.
Есть и ситец и парча
У Любови Столицы.

Заливается в углу
Таракан, как пеночка.
Не подумай, что растешь,
Таня Ефименочка.

Ах, сыпь, ах, жарь,
Маяковский — бездарь.
Рожа краской питана,
Обокрал Уитмана.

Пляшет Брюсов по Тверской
Не мышом, а крысиной.
Дяди, дяди, я большой,
Скоро буду с лысиной.

Устав сидеть за столом во время работы, Есенин принимался расхаживать «по комнате, заложив руки в карманы брюк или скрестив их на груди. Он пел «Дремлют плакучие ивы…», «Выхожу один я на дорогу…», «Горные вершины», «Вечерний звон».

Пел Есенин «мастерски, с особыми интонациями и переходами, округляя наиболее выразительные места жестами, хватаясь за голову или разводя руками. Народных частушек и частушек собственного сочинения пел он бесконечное множество», — вспоминал Иван Старцев.

Однако были и страшные воспоминания, связанные с песней: поэт, служивший санитаром в Первую мировую войну, рассказывал близким, как на его глазах молодой офицер пел под наркозом «Дремлют плакучие ивы», а очнулся уже без обеих ног.

Дремлют плакучие ивы,
Низко склонясь над ручьем.
Струйки бегут торопливо,
Шепчут во мраке ночном.

Романс этот был написан в конце ХIХ в. Алексеем Тимофеевым, а музыку сочинил Б. Барон.

Черпая вдохновение в музыке, Сергей Есенин в свою очередь создал произведения, вдохновившие на творчество сотни музыкантов. Песни на стихи поэта исполняли Клавдия Шульженко, Муслим Магомаев, Сергей Лемешев. А известный советский композитор Георгий Свиридов подготовил целую «Поэму памяти Сергея Есенина», которая стала своего рода вехой в отечественном искусстве.

Писатель Василий Шукшин высказался устами своего персонажа, мудрого ироничного попа: «Вот жалеют: Есенин мало прожил. Ровно — с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей». Недаром Марина Цветаева, узнав о смерти своего гениального современника и знакомого, отметила:

И не жалость: мало жил,
И не горечь: мало дал.
Много жил — кто в наши жил
Дни: всё дал, — кто песню дал.