Сергей Есенин и Андрей Белый:
«Россия, Россия, Россия, безумствуй,
сжигая меня!»

Виртуальная выставка к 140-летию со дня рождения Андрея Белого

Имена Андрея Белого (1880 – 1934) и Сергея Есенина (1895 – 1925) связаны с принципиально разными литературными направлениями, разными социальными идеями, отчасти даже с разными эпохами нашей истории: один относился к потомственной интеллигенции, ушедшей в тень после 1917 года, другой же с радостью принял новый строй, надеясь, что революция претворит в жизнь крестьянские мечты о «мужицком рае». Но все это не мешало двум поэтам быть хорошими товарищами и относиться друг к другу с искренним восхищением.

Андрей Белый (настоящее имя — Борис Николаевич Бугаев) был старше рязанского поэта на 15 лет. Родился и вырос он практически в сердце Москвы — на Арбате (в настоящее время в этом доме расположен музей-квартира Андрея Белого). Отец его был выдающимся математиком, деканом физико-математического факультета Московского университета, а по совместительству — философом-лейбницианцем. Он отличался рассеянностью и чудачествами, из-за чего стал легендарной фигурой для московского студенчества. В его доме нередко собирались лучшие представители отечественной интеллигенции.

Борис по настоянию отца поступил на естественное отделение физико-математического факультета, а окончив его, стал учиться на историко-филологическом факультете Московского университета.

Литературным дебютом поэта стала «Симфония» (1902).

Вскоре Борис познакомился со «старшими символистами»: Валерием Брюсовым, Зинаидой Гиппиус, Дмитрием Мережковским. Тогда же он решил сменить неказистую фамилию и выбрал звучный псевдоним: «Андрей Белый».

Со временем Белый сблизился с Блоками и Вячеславом Ивановым, сыграл заметную роль в формировании мировоззренческих концепций «младосимволистов», в произведениях которых материальный мир зачастую представал как нечто хаотическое, иллюзорное, как низшая реальность или маска, сквозь которую проглядывает иной, идеальный мир.

Знакомство с Сергеем Есениным состоялось в 1917 году; Белый уже был именитым и модным поэтом, но и Есенин успел прославиться, выпустил авторский сборник и даже выступал со стихами перед императрицей и ее дочерями. Спустя много лет Белый вспоминал об их знакомстве: «Меня поразила одна черта, которая потом проходила через все воспоминания и все разговоры. Это — необычайная доброта. Необычайная мягкость, необычайная чуткость и повышенная деликатность».

Белому очень нравился «тихий, пытливый, застенчивый, ищущий правды «Сережа», разговор о «Правде», революции, […] пение частушек». Талант Есенина он называл «громадным и душистым».

Сам Есенин в коротенькой (на страницу) автобиографии, написанной осенью 1925 г., констатировал: «Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности». В личных разговорах Есенин отмечал: «Громадное личное влияние имел на меня […] Андрей Белый».

Личное общение действительно было очень тесным: Белый вспоминал: «Помню наши встречи и в период, когда я лежал на Садово-Кудринской. Пришел Есенин, сел на постель и стал оказывать ряд мелких услуг. И произошел очень сердечный разговор, о котором упоминать нет никакого смысла, потому что разговор человека с человеком не вспоминаем. Вскоре потом я его встретил в Пролеткульте, где я в то время был преподавателем и в это время там жили Клычков и Есенин. У Есенина не было квартиры, и он там ютился. И очень часто, после собрания, мы собирались в общую комнату […] и видели жизнь и быт Есенина».

«Вот они сидят друг против друга, — вспоминал их общий знакомый С. Спасский, — два поэта разных школ, люди различных биографий и мировоззрений, но оба умеющие говорить и чувствовавшие себя как дома в завихрениях мыслей и образов».

Поэты вместе печатались в литературном альманахе «Скифы», где публиковались литераторы, увлеченные поиском нового всеобщего духовного (неохристианского) единения в противовес обывательскому приспособленчеству.

В первом выпуске журнала (Петроград, 1917) Андрей Белый опубликовал главы из романа «Котик Летаев», эссе «Жезл Аарона», стихи «Упал на землю солнца красный круг…» (позже публиковалось под названием «Звезда»), «Есть в лете что-то роковое, злое…» (позже публиковалось под названием «Развалы»), «Моргает мне зеленый глаз…» (позже публиковалось под названием «Вячеславу Иванову») и др.

Моргает мне зелёный глаз, —
Летают фейерверки фраз
Гортанной, плачущею гаммой:
Клонясь рассеянным лицом,
Играешь матовым кольцом
С огромной, ясной пентаграммой.

Нам подают китайский чай,
Мы оба кушаем печенье;
И – вспоминаем невзначай
Людей великих изреченья.

Есенин же поместил в первом выпуске поэму «Марфа Посадница» и стихи «Осень», «О красном вечера задумалась дорога…» и пр.

Приносили голуби от Бога письмо,
Золотыми письменами рубленное;
Села Марфа за расшитою тесьмой:
«Уж ты, счастье ль мое загубленное!»

И писал Господь своей верной рабе:
«Не гони метлой тучу вихристу;
Как московский царь на кровавой гульбе
Продал душу свою Антихристу...»

Второй выпуск «Скифов» появился в 1918 г. В нем была опубликована концовка романа «Котик Летаев» Белого, его же рецензия на «Песнь Солнценосца» Клюева и два стихотворения: «Родина» и «Война»:

Разорвалось затишье грозовое…
Взлетает ввысь громовый вопль племен.
Закручено все близкое, родное,
Как столб песков в дали иных времен.

А — я, а — я?.. Былое без ответа…
Но где оно?.. И нет его… Ужель?
Невыразимые, — зовут иных земель
Там волны набегающего света.

Есенин же отдал во второй выпуск поэмы «Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь» и ряд стихов: «Не напрасно дули ветры», «О край дождей и непогоды», «Проплясал, проплакал дождь весенний…» и пр.

Проплясал, проплакал дождь весенний,
Замерла гроза.
Скучно мне с тобой, Сергей Есенин,
Подымать глаза...

Скучно слушать под небесным древом
Взмах незримых крыл:
Не разбудишь ты своим напевом
Дедовских могил!

Есенин отозвался восторженной рецензией на вышеупомянутый роман Белого: «В «Котике Летаеве» — гениальнейшем произведении нашего времени — он зачерпнул словом то самое, о чем мы мыслили только тенями мыслей, наяву выдернул хвост у приснившегося ему во сне голубя и ясно вырисовал скрытые в нас возможности отделяться душой от тела, как от чешуи» (газета «Знамя труда», 1918).

В знак особого расположения Есенин посвятил своему старшему другу поэму «Пришествие» (1917):

Господи, я верую!..
Но введи в свой рай
Дождевыми стрелами
Мой пронзенный край.

За горой нехоженой,
В синеве долин,
Снова мне, о Боже мой,
Предстает твой сын.

По тебе молюся я
Из мужичьих мест;
Из прозревшей Руссии
Он несет свой крест.

Но пред тайной острова
Безначальных слов
Нет за ним апостолов,
Нет учеников.

Поэтов объединяло очень многое, в первую очередь – беззаветная любовь к своей стране. Оба они верили в мессианское предназначение России и ее народа. В стихотворении «Родине» Белого читаем:

Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия, —
Безумствуй, сжигая меня!

В твои роковые разрухи,
В глухие твои глубины, —
Струят крылорукие духи
Свои светозарные сны.

Не плачьте: склоните колени
Туда — в ураганы огней,
В грома серафических пений,
В потоки космических дней!

Сухие пустыни позора,
Моря неизливные слез —
Лучом безглагольного взора
Согреет сошедший Христос.

Пусть в небе — и кольца Сатурна,
И млечных путей серебро, —
Кипи фосфорически бурно,
Земли огневое ядро!

И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия —
Мессия грядущего дня!

Поэт был готов пожертвовать собой ради всеобщего счастья, которое принесет человечеству его отчизна.

Подобные мотивы прослеживаются и в творчестве Есенина. А в его личных письмах, написанных во время зарубежного турне, читаем: «Только за границей я понял совершенно ясно, как велика заслуга русской революции, спасшей мир от безнадежного мещанства»; «Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод […], зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину». Россия персонифицировалась во многих его стихах:

О родина, счастливый
И неисходный час!
Нет лучше, нет красивей
Твоих коровьих глаз.

Тебе, твоим туманам
И овцам на полях,
Несу, как сноп овсяный,
Я солнце на руках.

[…] О Русь, о степь и ветры,
И ты, мой отчий дом!
На золотой повети
Гнездится вешний гром.

[…] И ни единый камень,
Через пращу и лук,
Не подобьет над нами
Подъятье Божьих рук.

Родина у поэтов часто представала в образе прекрасной женщины; думается, что за ним стоит трансцендентный архетипический образ Вечной Жены, воплощенной в разных ипостасях: для одних она – София, душа мира, соединившая земное и небесное; для других – Богородица, мать всего живого; для третьих – неприступная муза и знакомая незнакомка, воспетая под именами Беатриче и Лауры; а для кого-то, как для Белого и Есенина, – родная страна.

Эти поиски идеального начала, «Вечной женственности», увенчались строчками, обращенными к России:

Играй, безумное дитя,
Блистай летающей стихией:
Вольнолюбивым светом «Я»,
Явись, осуществись, – Россия.
Ждем: гробовая пелена
Падет мелькающими мглами;
Уже Небесная Жена
Нежней звездеет глубинами, –
И, оперяясь из весны,
В лазури льются иерархии;
Из легких крыльев лик Жены
Смеется радостной России.

На эти строки символиста Белого Есенин, влюбленный в «деревянную Русь», отвечал:

Тебе одной плету венок,
Цветами сыплю стежку серую.
О Русь, покойный уголок,
Тебя люблю, тебе и верую.

Гляжу в простор твоих полей,
Ты вся — далекая и близкая. Сродни мне посвист журавлей И не чужда тропинка склизкая.

[…] И хоть сгоняет твой туман
Поток ветров, крылато дующих,
Но вся ты — смирна и ливан
Волхвов, потайственно волхвующих.

Одним из проявлений любви к родине стала любовь к природе. Этой теме посвящено множество стихов Белого («Сельская картина», «Осень», «Лето», «Солнечный дождь», «Гроза в горах», «Утро») и Есенина («Мелколесье. Степь и дали…», «Край любимый! Сердцу снятся…», «Воздух прозрачный и синий», «Я по первому снегу бреду…», «Серебристая дорога…»).

Особое место в поэзии Белого занимало раскинувшееся над его родиной небо и сияющее в нем солнце: именно они олицетворяли мистические ожидания и надежды лирического героя на светлое будущее:

Солнцем сердце зажжено.
Солнце - к вечному стремительность.
Солнце - вечное окно
в золотую ослепительность.

[…] В сердце бедном много зла
сожжено и перемолото.
Наши души - зеркала,
отражающие золото.

А вот Есенину больше по сердцу были необозримые просторы полей:

Черная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить?
Выйду на озеро в синюю гать,
К сердцу вечерняя льнет благодать.

Крупные города описывались утрированно мрачно, подчеркивалась их бездуховность, хотя именно такие «мегаполисы», сосредоточившие в себе не только пороки, но и культурную жизнь, притягивали обоих поэтов.

Выпали желтые пятна.
Охнуло, точно в бреду:
Загрохотало невнятно:
Пригород—город... Иду.

Лето... Бензинные всхлипы.
Где-то трамвай тарахтит.
Площади, пыльные липы, —
Пыли пылающих плит, —

Рыщут: не люди, но звери;
Дом, точно каменный ком,—
Смотрится трещиной двери
И чернодырым окном, —

писал Белый. А Есенин откликался:

Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.

Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

А когда ночью светит месяц,
Когда светит... черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь, напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.

Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
— Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад.

Оба поэта поначалу воспринимали революционные события в романтическом ключе.

Андрей Белый писал в очерке «Революция и культура» (1917): «Революция, проливаясь в душу поэтов, оттуда растет не как образ действительно бывший; нет, она вырастает скорей голубыми цветами романтики и золотом солнца […]. Революция — акт зачатия творческих форм, созревающих в десятилетиях».

Есенин тем более радовался новой странице в истории России:

Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!

Однако со временем в стране назревало все больше проблем, вызывающих у поэтов неосознанное беспокойство и тягостные предчувствия. Спустя несколько лет Андрей Белый решил перебраться из советской России в Германию; Есенин же писал в личных письмах: «Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал […]. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений».

Христианские мотивы часто встречались в лирике поэтов. Святые и чудотворцы в их стихах нередко выступали в качестве центральных действующих персонажей. Так, Белый считал одним из небесных покровителей своей страны святого Серафима:

Плачем ли тайно в скорбях,
грудь ли тоскою теснима —
в яснонемых небесах
мы узнаем Серафима.
Чистым атласом пахнет,
в небе намотанном.
Облаком старец сойдет,
нежно разметанным.
«Что с тобой, радость моя, —
радость моя?..»

А у Есенина Николай Чудотворец «в шапке облачного скола, в лапоточках, словно тень» ходил по России, помогая страждущим:

Ходит странник по дорогам,
Где зовут его в беде,
И с земли гуторит с богом
В белой туче-бороде.

Поэты и после Октябрьской революции не боялись упомянуть православные верования в своих стихах. Андрей Белый в 1918 г. сравнивал революцию со вторым пришествием Христа:

Я знаю: огромная атмосфера
Сиянием
Опускается
На каждого из нас, -
Перегорающим страданием
Века
Омолнится
Голова
Каждого человека.

И Слово,
Стоящее ныне
По середине
Сердца,
Бурями вострублеиной Весны,
Простерло
Гласящие глубины
Из огненного горла:

- «Сыны
Возлюбленные,-
Христос Воскрес!»

А Есенин в 1923 году мечтал:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

Очень близки поэтам были фольклорные сказочные мотивы, хотя переосмысливались они по-разному. В сборнике Белого «Королевна и рыцари. Сказки» рассказ ведется от лица горожанина. Вот он рассматривает старую картину на стене и представляет себя отважным рыцарем, изображенным на ней. Тот спешит домой:

«Примите
В приют
Укромный!..»
Но упало сердце мое,
Как с башни
Рыцарь
Темный
На меня направил копье.

С королевной же лирический герой сравнивает свою возлюбленную:

Опять бирюзеешь напевно
В безгневно зареющем сне;
Приди же, моя королевна, -
Моя королевна, ко мне!

Совсем другой представляется королева в одноименном стихотворении Есенина. Это юная крестьянка, живущая мечтами и ожидающая чуда:

В чарах звездного напева
Обомлели тополя.
Знаю, ждешь ты, королева,
Молодого короля.

[…] Скачет всадник загорелый,
Крепко держит повода.
Увезет тебя он смело
В чужедальни города.

А лирический герой Есенина – практически всегда обычный крестьянин, даже если он живет в «сказочной реальности»:

Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.

Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,
Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

В чем позиции поэтов однозначно резко различались, так это в отношении к проблеме подражательства отечественной литературы западным канонам. Есенин, в отличие от Белого, никогда бы не написал произведений под названиями «Карма» или «О смысле познания». И не от недостаточной эрудированности, вовсе нет: поэт жадно впитывал культуру других цивилизаций, что отразилось в его эссе, письмах и стихах. Есенин демонстрировал прекрасное знание иностранной литературы и писал о Гомере, Данте, Уильяме Шекспире, Оскаре Уайльде, Эдгаре По, Генри Лонгфелло, анализируя их творчество; в своих произведениях он упоминал Веды, «Эдду», «Калевалу». (До сих пор нет ответа на вопрос, мог ли он читать кого-то из иностранных авторов в оригинале: сам поэт заявлял: «Кроме русского, никакого другого не признаю и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски»; но его друг, Вадим Шершеневич, указывал, что «Есенин, который, как он утверждал, ничего не понимал по-немецки, подолгу просиживал за немецким томиком Гейне»).

Однако поэт всегда интуитивно оценивал «иноземное» как приемлемое для изучения, но не для заимствования, и не впускал чуждые (пусть и гениальные, но чуждые!) образы в свою поэзию. «Моя кобыла рязанская, русская. А у вас облако в штанах! Это что русский образ? Это подражание не Хлебникову, не Уитмену, а западным модернистам...», - выговаривал он Владимиру Маяковскому.

Даже ассоциируя себя с имажинизмом, который брал истоки в английской литературе 1900-х гг. (имажизм), Есенин всегда сплетал исключительно органичные национальные образы-видения:

Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?

А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?

Есенин-имажинист любил оперировать неожиданными метафорами, и целыми «метафорическими цепочками», сопоставляя различные элементы двух образов — прямого и переносного. Но тщательно следил он за том, чтоб образы выходили понятными и близкими простым людям, в первую очередь – крестьянам. Продлившаяся более года поездка в Европу и Америку ничего не изменила в поэзии Есенина, его язык остался таким же чистым, лишенным иностранных заимствований. Позже поэт познакомился с литературой исламского мира, жадно читая в переводах Саади Ширази, Омара Хайяма, Фирдуси, Хафиза, но и они не заставили Есенина изменить себе: любимая «посконная» Русь все равно затмевала собой сказочный Восток:

Тихий ветер. Вечер сине-хмурый.
Я смотрю широкими глазами.
В Персии такие ж точно куры,
Как у нас в соломенной Рязани.

Или:

Потому что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.

И наконец:

Персия! Тебя ли покидаю?
Навсегда ль с тобою расстаюсь
Из любви к родимому мне краю?
Мне пора обратно ехать в Русь.

А вот эстет Белый любил при случае щегольнуть модным замысловатым термином. В стихотворении «Антропософам» читаем:

Завиваем из дали спирали планет;
Проницаем туманы судьбин и годин;
Мы – серебряный, зреющий, веющий свет
Среди синих, любимых, таимых глубин.

Текст вполне мог бы принадлежать Есенину, а вот название – никогда. Также сложно представить в томике есенинских стихов стихотворение под названием «Самосознание», а среди произведений Белого оно смотрится совершенно органично:

В надмирных твореньях, –
В паденьях –
Течет бытие... Но – о Боже! –

Сознанье
Всё строже, всё то же –

Всё то же
Сознанье
Моё.

При этом вряд ли пришел бы в голову потомственному интеллигенту Белому колдовской, истинно народный образ избы-старухи, «челюстью порога» жующей «пахучий мякиш тишины», или золотые звезды собачьих слез, что падают в снег после того, как собака поняла: ни одного из ее семерых щенков больше не вернуть.

Конечно, были у поэтов и теоретические статьи о литературе, и тут уж исключительно по названиям несложно догадаться, кому из них принадлежала «Глоссолалия», а кому – «Ключи Марии».

Современники часто описывали внешность двух поэтов и первое впечатление, производимое ими, в похожих выражениях. Так, Ирина Одоевцева упоминала, что Андрея Белого ей обрисовали так: «он похож на ангела. Волосы, как золотое сиянье. Ресницы — опахала. Глаза — в мире нет подобных глаз. В него все влюблены. Нельзя не влюбиться в него. — Вот увидите сами! Он — гений. Это чувствуют даже прохожие на улице и уступают ему дорогу. В Москве, задолго до войны, все были без ума от него».

Похожим образом описывали и Есенина. В воспоминаниях Анны Изрядновой читаем: «с золотыми кудрями он был кукольно красив, окружающие по первому впечатлению окрестили его вербочным херувимом». А Галина Бениславская отмечала, что, увидев поэта всего второй раз в жизни, поняла: «такого, могу полюбить. Быть может, уже люблю. И на что угодно для него пойду».

Было в жизни поэтов и еще одно любопытное, хотя и совершенно случайное совпадение: оба появились на свет осенью, а покинули этот мир зимой.

Жизнь обоих поэтов была такой же яркой и трагичной, как и отечественная история первой трети ХХ века. Вот только Белому было отпущено 53 года, а Есенину – всего 30 лет. Достойной эпитафией для любого из них, да и вообще для любого поэта Серебряного века могли бы стать строчки Андрея Белого:

Не смейтесь над мертвым поэтом:
Снесите ему цветок.
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.

Цветы на нем побиты.
Образок полинял.
Тяжелые плиты.
Жду, чтоб их кто-нибудь снял.

Любил только звон колокольный
И закат.
Отчего мне так больно, больно!
Я не виноват.

Пожалейте, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите -
Я, быть может, не умер, быть может, проснусь -

Вернусь...

Список использованной литературы

  1. Лекманов О.А, Свердлов М.И. Сергей Есенин. Биография. М., 2011
  2. Серегина С.А. Андрей Белый и Сергей Есенин: творческий диалог. М., 2009
  3. Сергей Есенин глазами современников. СПб, 2006

О проекте

Организатор проекта:

Государственное бюджетное учреждение культуры города Москвы «Московский государственный музей С.А. Есенина»

Директор — Светлана Николаевна Шетракова


Над проектом работали:

Автор статьи — Елизавета Терентьева

Подбор материала — Елизавета Терентьева, Александра Шетракова

Техническая реализация — Георгий Баранов