Сергей Есенин и Зинаида Гиппиус
валенки против лорнета

Виртуальная выставка к 150-летию со дня рождения Зинаиды Николаевны Гиппиус

«Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи», - писал сам Сергей Есенин. Действительно, нередко бывает так, что гениальные современники не замечают таланта друг друга, обмениваясь едкими шпильками. В конце концов, «всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый - гений?!» (С. Довлатов. Заповедник).

По таком сценарию складывались и отношения двух ярчайших фигур Серебряного века: поэтов Сергея Есенина и Зинаиды Гиппиус.

Впрочем, поначалу все выглядело абсолютно пристойно: «рязанский самородок», появившийся в Петрограде весной 1915 года, вызывал интерес пресыщенной столичной интеллигенции, в среде которой в начале ХХ века пошла мода на все «народное».

Благодаря покровительству Александра Блока Есенина охотно принимают в лучших литературных салонах. Свежие, чистые стихи, полные ярких аллегорических образов, хоть и пестрят малопонятными для слушателей диалектизмами, но завораживают открывающимися пейзажами:

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа...
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.

[…] Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.

Искрят и переливаются строчки, течет сказка-быль:

Матушка в купальницу по лесу ходила,
Босая с подтыками по росе бродила.
Травы ворожбиные ноги ей кололи,
Плакала родимая в купырях от боли.
Не дознамо печени судорга схватила,
Охнула кормилица, тут и породила.
Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали.

По этой сказочной Руси «в шапке облачного скола, в лапоточках, словно тень, ходит милостник Микола мимо сел и деревень». И каждая травинка здесь славит бога на свой лад: «по меже на переметке резеда и риза кашки. И вызванивают в четки ивы, кроткие монашки».

Стихи похожи то на молитвы:

О Матерь Божья,
Спади звездой
На бездорожье,
В овраг глухой.

Пролей, как масло,
Власа луны
В мужичьи ясли
Моей страны, -

то на магические заговоры-заклинания:

По лесу леший кричит на сову.
Прячутся мошки от птичек в траву.
Ау!

Спит медведиха, и чудится ей:
Колет охотник острогой детей.
Ау!

[…] Звонкое эхо кричит в синеву:
- Эй ты, откликнись, кого я зову!
Ау!

Естественно, Есенин не мог не вызвать интереса одной из самых ярких столичных семей: четы поэтов и философов Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского.

Зинаида Николаевна Гиппиус (8 [20] ноября 1869 — 9 сентября 1945) была одним из идеологов русского символизма, оригинальной поэтессой и писательницей, драматургом и литературным критиком:

Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.

Философ Василий Розанов с опаской говорил о ней: «Это, я вам скажу, не женщина, а настоящий черт — и по уму и по всему прочему, Бог с ней, Бог с ней, оставим ее...» Другой известный религиозный мыслитель Николай Бердяев писал: «Я считаю З. Н. очень замечательным человеком, но и очень мучительным. Меня всегда поражала ее змеиная холодность. В ней отсутствовала человеческая теплота. Явно была перемешанность женской природы с мужской и трудно было определить, что сильнее».

Сама Зинаида себя тоже не идеализировала:

В своей бессовестной и жалкой низости,
Она как пыль сера, как прах земной.
И умираю я от этой близости,
От неразрывности её со мной.

[…] Своими кольцами она, упорная,
Ко мне ласкается, меня душа.
И эта мёртвая, и эта чёрная,
И эта страшная - моя душа!

Ее стихи походили на волшебные, но недобрые сказки:

Девочка в сером платьице...

Косы как будто из ваты...
Девочка, девочка, чья ты?
Мамина... Или ничья.
Хочешь — буду твоя.

Девочка в сером платьице...

Веришь ли, девочка, ласке?
Милая, где твои глазки?

Вот они, глазки. Пустые.
У мамочки точно такие.

Девочка в сером платьице,

А чем это ты играешь?
Что от меня закрываешь?

Время ль играть мне, что ты?
Много спешной работы.

То у бусинок нить раскушу,
То первый росток подсушу,
Вырезаю из книг странички,
Ломаю крылья у птички...

Девочка в сером платьице,

Девочка с глазами пустыми,
Скажи мне, как твое имя?

А по-своему зовет меня всяк:
Хочешь эдак, а хочешь так.

Один зовет разделеньем,
А то враждою,
Зовут и сомненьем,
Или тоскою.

Иной зовет скукою,
Иной мукою...
А мама-Смерть — Разлукою,

Девочку в сером платьице...

Пожалуй, брак Гиппиус с Дмитрием Мережковским можно считать одним из самых оригинальных и творчески продуктивных супружеских союзов в мировой культуре.

В свою очередь, Мережковский (2 [14] августа 1865 — 9 декабря 1941) был известен не только как поэт и переводчик: он вошел в историю как один из основоположников нового для русской литературы жанра историософского романа и один из пионеров религиозно-философского подхода к анализу литературы. Мережковский был многократно номинирован на Нобелевскую премию по литературе:

Надежды нет и нет боязни.
Наполнен кубок через край.
Твоё прощенье - хуже казни,
Судьба. Казни меня, прощай.

Всему я рад, всему покорен.
В ночи последний замер плач.
Мой путь, как ход подземный, чёрен
И там, где выход, ждёт палач.

Именно Зинаида Гиппиус первой из «именитых поэтов» написала рецензию на ранние стихи Есенина. Рецензия под названием «Земля и камень», подписанная псевдонимом «Роман Аренский», вышла в еженедельнике «Голос жизни» (1915, № 17, 22 апреля) и была достаточно доброжелательна: «В стихах Есенина пленяет какая-то «сказанность» слов, слитость звука и значения, которая дает ощущение простоты... Есенин - настоящий современный поэт».

Личное знакомство состоялось, по всей видимости, в салоне Гиппиус, на Сергиевской улице, 83. Есенин стал посещать традиционные «воскресенья» Гиппиус, и вот что вспоминала по этому поводу хозяйка дома: «У нас, впрочем, сразу создалось впечатление, что этот парень, хоть в Петербурге еще ничего не видал, но у себя, в деревне, уже видал всякие виды…

Лицо обыкновенное, скорее приятное; низколобый, нос «пилочкой», а монгольские глаза чуть косят…

Стихи читал, когда его просили, — охотно, но не много, не навязчиво: три-четыре стихотворения. Они были недурны, хотя еще с сильным клюевским налетом, и мы их в меру похвалили. Ему как будто эта мера показалась недостаточной. Затаенная мысль о своей «необыкновенности» уже имелась, вероятно: эти, мол, пока не знают, ну да мы им покажем…

Кончилось тем, что «стихотворство» было забыто, и молодой рязанец, — уже не в столовой, а в дальней комнате, куда мы всем обществом перекочевали, — во весь голос принялся нам распевать «ихние» деревенские частушки.

И надо сказать — это было хорошо. Удивительно шли — и распевность, и подчас нелепые, а то и нелепо-охальные слова — к этому парню в «спинжаке», что стоял перед нами, в углу, под целой стеной книг в темных переплетах.

А затем Есенин пропал... если не с горизонта нашего, то из нашего дома.

Его закружила, завертела, захватила группа тогдашних «пейзанистов» (как мы с Блоком их называли). Во главе стоял Сергей Городецкий».

Видимо, «пропажа» Есенина очень разочаровала Гиппиус. Она пишет об этом так: «Что было с Есениным за все эти дальнейшие, не короткие, годы? Не трудно проследить: на фоне багровой русской тучи он носился перед нами, — или его носило, — как маленький черный мячик... Для мячика нет и вопроса, позволено или не позволено ему лететь туда, куда его швыряет.

И стихи Есенина — как его жизнь: крутятся, катятся, через себя перескакивают. Две-три простые, живые строки — а рядом последние мерзости, выжигающее душу сквернословие и богохульство, бабье, кликушечье, бесполезное.

В красном тумане особого, русского, пьянства он пишет, он орет, он женится на «знаменитой» иностранке, старой Дункан, буйствует в Париже, буйствует в Америке. Везде тот же туман и такое же буйство, с обязательным боем, — кто под руку попадет.»

А на память чете Мережковских остался экземпляр первого сборника Есенина «Радуница» (вышла из печати в конце января 1916 года) с дарственной надписью: «Доброй, но проборчивой Зинаиде Николаевне Гиппиус с низким поклоном. Сергей Есенин. 31 января 1916. Петроград».

Впрочем, если почитать воспоминания современников, «пропал» Есенин «с горизонта» Гиппиус не так уж внезапно.

В.Б. Шкловский в статье «Современники и синхронисты», опубликованной в журнале «Русский современник» (Л.-М., 1924), писал:

«Есенина я увидел в первый раз в салоне Зинаиды Гиппиус, здесь он был уже в опале.

— Что это у вас за странные гетры? — спросила Зинаида Николаевна, осматривая ноги Есенина через лорнет.

— Это валенки, — ответил Есенин.

Конечно, и Гиппиус знала, что валенки не гетры, и Есенин знал, для чего его спросили. Зинаидин вопрос обозначал: не припомню, не верю я в ваши валенки, никакой вы не крестьянин. А ответ Есенина обозначал: отстань и совсем ты мне не нужна. Вот, как это тогда делалось! Но спор весь шел об Октябрьской революции».

Поэтесса Ирина Одоевцева также вспоминала: «Как-то на каком-то чопорном приеме Гиппиус, наставив лорнет на его валенки, громко одобрила их: «Какие на вас интересные гетры!» Все присутствующие покатились со смеха. Такие обиды не прощаются. И не забываются».

Видимо, Гиппиус посчитала, что ее громкого имени будет достаточно для того, чтоб Есенин продолжил бывать у нее в качестве интересной диковинки. Но тот, получив к тому моменту горячую поддержку таких известных в начале ХХ века поэтов, как Сергей Городецкий и Николай Клюев, после этого эпизода забывает дорогу на Сергиевскую.

Впрочем, уезжая в Европу в компании второй супруги, танцовщицы Айседоры Дункан, Есенин, по воспоминаниям своего друга, Ивана Грузинова, мучительно размышлял: « — Что мне делать, если Мережковский или Зинаида Гиппиус встретятся со мной? Что мне делать, если Мережковский подаст мне руку?»

К счастью, встреча не состоялась, а если б состоялась, едва ли обошлось бы без скандала, повод к которому дал сам Мережковский: в парижской газете «L’Eclair»› 16 июня 1923 г. появилась его статья «Когда Россия возродится...», содержавшая оскорбительные для Дункан и Есенина заявления.

В ответ у Есенина появилось эссе «Дама с лорнетом»: «Безмозглая и глупая дама… Вы продажны и противны в этом, как всякая контрреволюционная дрянь». Есенин сильно обижен, и причину указывает вполне откровенно: «В газете «Ecler» [газета «L’Eclair»] Мережковский называл меня хамом, называла меня Гиппиус альфонсом». И в свою очередь поэт не поскупился на слова, спеша вспомнить все, что слушал о «Гиппиусихе» от знакомых:

«— Что такое Мережковский?
— Во всяком случае, не Франс.
— Что такое Гиппиус?
— Бездарная завистливая поэтесса».

По словам Есенина, «Клюев, которому Мережковский и Гиппиус не годятся в подметки в смысле искусства, говорил: «Солдаты испражняются. Где калитка, где забор, Мережковского собор».

Впрочем, Клюев действительно зачастую в словах не сдерживался (лучше всего это подтверждает его «Бесовская басня про Есенина»: «лакал Есенин винища до рассветок, бутылок около него за ночь накопилось, битых стаканов. Объедков мясных и всякого утробного смрада — помойной яме на зависть. Проезжающих Есенин материл, грозил Гепеу, а одному старику, уветливому, благому, из стакана в бороду плеснул; дескать он, Есенин, знаменитее всех в России, потому может дрызгать, лаять и материть всякого». Да и другим литераторам от него доставалось: «Литературные собрания, вечера, художественные пирушки, палаты московской знати две зимы подряд мололи меня пестрыми жерновами моды, любопытства и сытой скуки. Брюсов, Бунин, Вересаев, Телешов, Дрожжин, марксисты и христиане, «Золотое руно» и Суриковский кружок – мои знакомцы того нехорошего, бестолкового времени. Писатели мне казались суетными маленькими людьми, облепленными, как старая лодка, моллюсками тщеславия, нетерпимости и порока. Артисты казались обжорами, пустыми щеголями с хорошо подвешенным языком и с воловьим несуразным лбом. Но больше всего ужасался я женщин; они мне всегда напоминали кондоров на пустынной падали, с тошным запахом духов, с голыми шеями и руками, с бездушным, лживым голосом. Они пугали меня, как бесы солончаковых аральских балок. Театры, музыка, картинные выставки и музеи не дали мне ничего, окромя полынной тоски и душевного холода», - так Клюев описывает Серебряный век русской культуры).

Но вот гораздо сложнее представить, что Блок, впервые увидев Есенина, в тот же вечер стал предостерегать его от Гиппиус: «Не верь ты этой бабе. Ее и Горький считает умной. Но, по-моему, она низкопробная дура». Впрочем, отношения Гиппиус и Блока всегда были непростыми, а Октябрь и вовсе развел их по разные стороны баррикад, так что взаимная критика была делом обычным.

Трагизм ситуации заключается в том, что гениальнейшие люди, обвиняя друг друга в глупости и бездарности, в действительности же просто не могли прийти к общему мнению по поводу будущего своей страны. Для Есенина и некоторых других «новокрестьянских» лириков революция 1917 года ассоциировалась с «мужицким раем», который вскоре непременно настанет, стоит лишь еще чуть-чуть потерпеть. Блок, как и ряд других представителей дворянства, принимал революцию как справедливую кару за века угнетения: недаром его революционеров незримо ведет «с кровавым флагом, и за вьюгой невидим, и от пули невредим, нежной поступью надвьюжной, снежной россыпью жемчужной, в белом венчике из роз — впереди — Исус Христос». Для Гиппиус и Мережковского революция означала уничтожение привычного уклада жизни, потерю средств к стабильному существованию и эмиграцию. Гиппиус пишет: «И с удвоенной силой приходится нам, — где бы мы ни были, в России или в Европе, — обороняться от внутреннего врага: от самораспусканья, инстинктивной склонности к субъективизму и безответственности. «Все — можно!», даже сгибаться в любую сторону под прямым углом… Да, только для этого надо раньше потерять спинной хребет. «Мне — все можно, и ничего!». Да, ничего, только «Ничего» с большой буквы, есенинский шнурок; символический или реальный — это уж безразлично… А Есенину — не нужен ни суд наш, ни превозношение его стихов. Лучше просто, молчаливо, по-человечески пожалеть его. Если же мы сумеем понять смысл его судьбы — он не напрасно умер».

Позже, уже давно осев в Париже, Мережковский вновь развернул кампанию против большевизма: если его супруга именовала Адольфа Гитлера «идиотом с мышь под носом», то сам Мережковский считал его удачным «орудием» в борьбе против СССР и выступил в поддержку Германии.

Пожалуй, это был первый и единственный случай, когда взгляды супругов радикально разошлись. Зинаида, узнав о выступлении мужа, была напугана; говорят, что первой ее реакцией стали слова: «Это конец». Она не ошиблась: отношение к чете со стороны бывших соотечественников резко изменилось в худшую сторону, их подвергли настоящему остракизму. Парижская квартира Мережковских была описана за неплатёж, им приходилось экономить на самом необходимом. Через несколько месяцев, в декабре 1941 года, Мережковский умирает в нищете. Его супруге повезло чуть больше: по крайней мере, она увидела победу над нацистской армией, скончавшись в сентябре 1945 года.

По ветру, под белыми пчелами,
Взлетает пылающий стяг.
Цвети меж домами веселыми
Наш гордый, наш мартовский мак!

Еще не изжито проклятие,
Позор небывалой войны,
Дерзайте! Поможет нам снять его
Свобода великой страны.

Пойдем в испытания встречные,
Пока не опущен наш меч.
Но свяжемся клятвой навечною
Весеннюю волю беречь!

Список использованной литературы

  1. Зинаида Николаевна Гиппиус (1869-1945) / сост. С.П. Бавин. – М.: РГБ, 1995. – 66 с.
  2. Терапиано Ю. Встречи. - М.: Интрада, 2002. - 383 с.
  3. Щербак Н. Зинаида Гиппиус: «Мне нужно то, чего нет на свете»: [Электронный ресурс]. URL: http://www.topos.ru/article/literaturnaya-kritika/zinaida-gippius-mne-nuzhno-chego-net-na-svete

О проекте

Организатор проекта:

Государственное бюджетное учреждение культуры города Москвы «Московский государственный музей С.А. Есенина»

Директор — Светлана Николаевна Шетракова


Над проектом работали:

Автор статьи — Елизавета Терентьева

Подбор материала — Елизавета Терентьева, Александра Шетракова

Техническая реализация — Георгий Баранов